Сообщений в теме: 6

[anatolii]

Если уважаемую аудиторию интересует, готов выставить рассказ кдп П.П. Куянцева о гибели ДАЛЬСТРОЯ.
По-моему интересно, но боюсь быть назойливым.

[Алексей Сёмин]

Это очень интересно. Пишите! Не бойтесь быть назойливым в этом плане. С удовольствием прочту!

[andrey64]

Ну, Алексей, не только ты прочтешь. У нас много любителей истории, которые всегда будут рады узнать новую информацию. Ждем с нетерпением интересных рассказов!

[anatolii]

ОТГОЛОСКИ ВОЙНЫ
Из книги Г.А. Руднева «На морских дорогах войны»
Сведения о трагической гибели в бухте Находка парохода «Дальстрой» (капитан В. М. Банкович), принадлежавшего одноименному ведомству, и двух судов дальневосточного пароходства «Генерал Ватутин» (капитан
С. В. Куницкий) и «Выборг» (капитан П. М. Плотников) в бухте Нагаево долгие годы скрывались и замалчивались.
В предлагаемых читателю заметках на основе воспоминаний членов экипажей и очевидцев мы попытаемся более подробно рассказать о гибели названных судов.
Флот организации Дальстрой был создан в 1935 году. Его суда предназначались для завоза различных грузов, в том числе взрывоопасных, на Колыму предприятиям золотодобывающей промышленности. В тридцатые годы Магадан был основным перевалочным пунктом ГУЛАГа. Заключенных, в основном состоявших и так, называемых «врагов народа», завозили в Нагаево из Владивостока, Находки, Ванино и других портов судами Дальстроя и Дальневосточного пароходства.
В марте 1935 года Дальстрой закупил в Голландии пароход «Алмелох», который получил новое имя в честь народного комиссара внутренних дел СССР— «Ягода». Но это название оказалось недолговечным. После снятия с поста и расстрела наркома, хозяева судна решили присвоить ему новое, нейтральное название — «Дальстрой». Это был вполне современный пароход, постройки 1925 года, дедвейтом 13500 тонн. Характерно, что его котлы работали на жидком топливе, что в то время было редкостью.
Гибель «ДАЛЬСТРОЯ»
Из книги капитана дальнего плавания Павла Павловича Куянцева «Я бы снова выбпал море» , бывшего в то время старпомом на «Дальстрое». Повествование ведётся от третьего лица.

Солнечный день 24 июля1946 года был голубой и жаркий. Пароход «Дальстрой» стоял в порту Находка у причала мыса Астафьева. У борта судна громоздились штабеля ящиков, тюков, носились автомашины. Звон тросов о грузовые стрелы, грохот лебёдок и рев моторов сливались с людским и говором в сплошной гул, который всегда сопровождает погрузку судна.
Пароход недавно прибыл из Канады, где был в капитальном ремонте после подрыва на мине в Сейсинской десантной операции в прошлом году. Он отстоял несколько дней во Владивостоке, команда побывала дома, и все были в хорошем настроении.
Свободные от вахт расположились тут же, над причалом, на опушке леса, расстелив на траве скатерть-самобранку. Любовались видами на бухту и порт, причалом у мыса и любимым пароходом, на котором многие служили по десять лет.
Несколько моряков, оставшихся во Владивостоке еще дня на два, сегодня приехали утренним поездом. Приехал и Павел. Как был, в рубахе цвета хаки с орденом Красной Звезды, полученным только вчера, не переодеваясь, он окунулся с головой в беспокойные обязанности старшего помощника капитана.
Осмотр палубы удовлетворил его. Все было в порядке, и в его отсутствие все делалось как нужно. Он поговорил с боцманом Сандлером о работах и стал осматривать трюмы.
В носовые грузили взрывчатку. Работу выполняли заключенные. Первый был уже загружен, и на аммонал, погруженный насыпью, как соль, ставили ящики с разным грузом. Во второй трюм грузили тротил в резиновых мешках.
Все это вызвало у Павла чувство тревоги, хотя груз для этого судна был обычным. Пожарные шланги были протянуты по палубе, и из них непрерывно струилась вода. В случае надобности увеличить напор воды было делом нескольких секунд.
По палубе деловито ходили грузчики, матросы; сколько раз во время войны они возили и выгружали так называемый “ти-ин-ти’, то есть тринитротолуол из США.
Закончив обход, Павел поднялся в каюту капитана Всеволода Мартиновича Банковича, чтобы сообщить ему о своем прибытии.
Они были старыми друзьями. Когда-то долго плавали на одном судне. и с тех пор подружились. Наедине они называли друг друга по имени.
Всеволод! Скажи, почему аммонал погружен насыпью?
Я протестовал, но ничего не вышло. Приказ из Магадана от самого начальства. Пойдем на берег. Там поговорим кое с кем.
Они вошли в конторку, у стола сидел военный прокурор. Всеволод стал ему горячо доказывать, что так нельзя грузить взрывчатку, что нужна специальная тара, оборудованные суда, что рано или поздно кому-то придётся за это отвечать. В это время на другой стороне бухты послышались взрывы: там рвали скалу. А здесь, в одном километре от взрывов, грузили на пароход тротил.
Взвинченный успокоительными речами прокурора, Всеволод окончательно вспылил и крикнул ему, уже выходя на улицу:
- Вот взлетит на воздух все тут, тогда будете знать! И, хлопнув дверью, ушел вместе с Павлом.
Банкович собирался съездить во Владивосток, а старпома оставить на это время за себя. Они снова поднялись в капитанскую каюту. Был обеденный перерыв. На судне и в порту все стихло. Команда обедала на борту, а грузчики - на берегу.
Капитан давал Павлу наставления на время своего отъезда:
А этих, что ходят сюда только мешать, - он имел в виду береговую администрацию и особенно Васю Дуба, так называли главного начальника местного управления ‘Дальстроя” Василия Кораблина, не пускай на пароход. Если будет лезть, отбирай на трапе спички и папиросы так же, как у грузчиков.
Едва капитан закончил, как снизу послышался отчаянный крик:
- Пожар в первом трюме!
Не ожидая приказаний, старпом рванулся вниз по трапам. Уже на бегу, он услышал, как капитан звонил по телефону в машину:
— Воду на палубу и открыть кингстоны, затопить носовые трюмы!
Через десять секунд Павел был у первого трюма. Трюмный матрос, сидевший там для охраны груза, пулей выскочил по трапу наверх. Прямо в середине люка из-под ящиков разного груза невинно вилась вверх тонкая струйка дыма. Все, кто подбежал к люку трюма, схватили стволы четырех шлангов и направили мощные струи в трюм; подбежали люди с огнетушителями.
Но струйка дыма, не реагируя на воду, моментально разрослась, почернела и вдруг вырвалась черным клубом. За ним поднялся столб желтого пламени выше мачт. Палуба заходила ходуном, пламени было тесно в трюме, и оно с грохотом и ревом взметнулось в самое небо. Люди со шлангами стали отступать. Боцман, доктор, матросы... Все они, обстрелянные в боях, знали: взрыв будет. Но никто не дрогнул, не побежал.
Горящий аммонал дает температуру 2000°С, и люди пятились от пламени ко второму трюму, в котором был тротил. Сорвали раструбы вентиляторов трюма и направили струи воды туда. Они думали залить тротил, но забыли, что этот, еще более опасный груз, в резиновых мешках и не подмокнет. Проклятые резиновые мешки! Если не они, может быть, тротил успели бы намочить.
В этот момент к трюму подошел капитан и приказал:
- Ребята! Сейчас же покинуть судно, бегом на корму, там уже опущены штормтрапы. Павел, обойди скорее все помещения, разбуди людей. Всех на берег!
Едва старпом сорвался с места, как услышал вой судового гудка. И только сейчас он заметил, что все, что есть в порту, тревожно гудит, что к бедствующему судну на всех парах несется буксир-спасатель «Адмирал Нахимов», а маленький танкер «Дальстрой», одноимённый с горящим судном, спешно рубит швартовы и уходит на рейд. Недаром существует у моряков поверие, что если два судна носят одно имя, то какое-то из них погибнет.
В каютах старпом нашел только одного спящего радиста Сидорова, растолкал его. Пробегая мимо своей каюты, оп надел новую фуражку, взял в карман маленького плюшевого медвежонка – подарок любимой женщины, и побежал дальше. Почему он взял именно эту вещицу, он не смог бы объяснить, ну а новую фуражку... Ведь все знают, что моряк должен погибать в новой одежде.
Когда старпом спустился в шахту машинного отделения судна, оттуда уже выбегал последний человек - механик Аркаша Байков. Они прибежали на корму. Там стояли только капитан и судовой врач.
Доктор сказал:
- Всеволод Мартинович, разрешите я сбегаю за своей гимнастеркой в лазарет?
Она у него была вся в орденах и медалях, а судовой лазарет был в десяти шагах. Капитан ответил:
- Хорошо, только быстрее.
Остальная команда уже сошла на берег. Почему-то каждый отходил от борта метров десять шагом, а затем вдруг срывался с места, закрывая лицо руками, и, пробежав немного, останавливался. Все были недалеко и стояли стайкой, смотрели на свой корабль. Его нос пылал. В небо взвилось пламя, яркое, как солнце золотое, оно колыхалось, как смерч. А все остальное - верхний мостик, шлюпки, парусина, краска тоже горело, но этот огонь казался тусклым. Тут подбежал третий штурман Наумов с мешком, в который он собрал деньги, судовой журнал и документы экипажа. С ним был четвертый штурман Румянцев, который сказал капитану:
- Все внутри объято пламенем.
Показался и третий механик Саша Киприанюк, долговязый, с нежным лицом юноша, любитель классической музыки. Все трое прямо
с борта перепрыгнули на штабель мешков на причале и присоединились к остальным.
Павел и Всеволод остались на палубе одни.
— Ну что, Вова? Наверно, все!
- Да, Навел, думаю, все. Прощай!
- Прощай, Вова!
Они пожали друг другу руки.
— А теперь, Павел, не медли, слазь. У тебя ребенок, а у меня детей нет. Да мне и положено последнему.
Спускаясь по трапу, старпом преградил путь боцману Сандлеру, который собирался снова забраться на судно.
- Куда ты, сумасшедший?
- Да я хотел, Павел Павлович, взять костюм.
— Давай назад, Виктор, и побыстрее!
Они пошли от судна, но через десять шагов, на освещенном пламенем месте почувствовали, будто их головы всунули в топку и начали тлеть волосы от страшного жара. Вот почему все бежали! Но через несколько шагов жар прекратился; старпом с боцманом присоединились к остальным.
Все стали отходить от пылающего корабля. Капитан шел сзади, шагах в тридцати.
Они шли медленно, оборачиваясь на свой дом, на котором провели все годы войны. А во втором трюме находилось четыреста тонн тротила. Это малая атомная бомба. С начала пожара прошло восемь минут. Вот-вот все взлетит на воздух. Кругом ревели тревожные гудки, а небо было синее-синее, и сияло солнце.
Павлу хотелось подойти к Всеволоду, но он только обернулся, махнул ему рукой и стал ждать. Вдруг почувствовал мягкий толчок в спину, будто его кто-то толкнул тюком ваты. И вот он уже летит по воздуху. Упал во что-то мягкое. Все потемнело. Он подумал, что ослеп. Потом вода покрыла Павла до пояса, и он услышал, вернее, ощутил, как что-то тяжелое упало рядом. Схватившись за него, чтобы встать, Павел начал задыхаться. Подумал: вот и конец! Хорошо бы, быстрее! Сознание начало меркнуть... Но яркий свет над головой словно вернул Павлу дыхание: черное, густое облако стало уходить в сторону. Павел вскочил на ноги. Рядам лежал мусорный рукав судна из дюймовой стали в тонну весом. Павел обернулся и стал искать глазами пароход и товарищей. Парохода он не увидел. Все также светило солнце в синем небе. Все также зеленели далекие холмы и сияла тихая бухта. А здесь, на мысе Астафьева все было голо. Ни судна, ни складов, ни зданий, ни деревьев. Только сваи торчат из воды, где был причал, да видна притонувшая корма парохода. А на ней аккуратно лежат рядом два паровых котла, выброшенных из кочегарки, два из пяти тридцатитонных цилиндра, заброшенных туда взрывом. И все это будто покрыто черным лаком мазутом, которого на судне было 1800 тонн в бункерах. Он весь поднялся в воздух, а затем покрыл место катастрофы.
И вот на том черном фоне начинают подниматься фигуры.
Все черные. Это люди. Никто ничего не слышит. Они открывают рты, но звуков нет. Мертвая тишина.
Павел обернулся к скале, где были ворота порта. Увидел какие-то кучи. Покрыты мазутом, они шевелились. И на этом черном лаке Павел увидел алые пятна, потом алые ручьи. Они сливались в один ручей, который тёк в рытвины, где образовались алые озерки. Никода Павел не думал, что в человеке столько крови. А кучи - это грузчики. Их много. Очень много. Взрыв застал всех у проходной и сбил в страшную кучу. Изорванные тела. У одного доска в боку, у другого палка в черепе. Одни еще шевелятся. Другие уже затихли. А алые струи всё текут и текут. Павел смотрел как завороженный, не в силах оторваться от ужасного зрелища, и только голос буфетчицы (он конец начал слышать) вывел его из транса:
- Павел Павлович, что делать дальше?
Когда год тому назад судно подорвалось на мине, Ольга Панферова, находясь у кормового орудия, по телефону на мостик задала ему такой же вопрос. Тогда он ей ответил: “Оставаться на местах и быть готовыми к бою’. Сейчас он спросил:
- Где капитан?
- Его не видно, узнали еще не всех, но его узнали бы по росту. Давайте искать.
И вот большая часть экипажа, оставшаяся в живых только потому, что их капитан вовремя отдал команду “Оставить судно!”, в мертвой зоне взрыва начала искать Всеволода Мартиновича. Нашли фуражку старпома, нашли капитанскую фуражку, но самого капитана нигде не было. Не было ни Саши Каприанюка, ни доктора, ни Сидорова. Двое были ранены, и один из них с переломом ноги. Остальные сорок два человека были контужены и оглушены, получили ссадины и ушибы, но были живы и стояли на ногах. А с Ольги Панферовой взрывной волной сорвало легкое платье, и она была в бюстгальтере и коротких штанишках, вся залитая мазутом.
Грузчики, которых погубила излишняя поспешность, потому что они сбились в кучу у единственной двери проходной, еще шевелились, когда начали подходить машины с санитарами и спасателями. Кто-то крикнул:
— Сейчас взорвутся склады мин!
Но ему возразил старпом:
- Брось, сейчас уже ничто не взорвется.
Корма судна была окружена пламенем. Это горел плавающий на воде мазут.
Людей посадили в грузовик в повезли в новый порт. По дороге более чем за километр валялись разбросанные взрывом покоробленные от жара части судна, а якорь весом в пять тонн был заброшен метров на пятьсот. В поселке у мыса Астафьева со всех домов были сорваны крыши и выбиты стекла окон. Людей привезли на пароход “Измаил”. Капитан Москаев приказал дать всем спирту, чтобы отмыться от мазута и отстирать одежду.
Вскоре привезли и жену капитана Банковича Ольгу Митрофановну. От нее узнали, что большая часть людей, которых капитан отправил на берег еще в начале катастрофы, убита осколками, а остальные ранены. Погибли пятнадцатилетний юнга Сева Караянов - сын капитана Петра Караянова, старик-пекарь Рыскин, подшкипер Сырбо; тяжело ранены жена четвертого помощника капитана Румянцева и матрос Лелюк, легкое ранение получила жена капитана. Это казалось невероятным. Ведь они успели уйти за километр от места катастрофы. А те, кто был совсем рядом, уцелели.
Через несколько дней, когда началось расследование, следователь Шадринцев узнал, что в одном из дальних поселков находится кто-то из экипажа судна. Они со старпомом приехали туда. Это был радист Сидоров. А против его фамилии в списке был уже поставлен крестик.
Оказалось, что Сидоров, разбуженный старпомом, выскочил на палубу не сразу, а захватил с собой чемоданчик с вещами. Когда он прибежал на корму, то там уже никого не было. Жар загнал его за кормовую надстройку. Там его и застал взрыв. Корма судна раскололась надвое, и Сидоров упал в кормовой отсек. Когда выкарабкался наверх, увидел, что мимо кормы проносится катер на котором рубка вместе со старшиной сметена взрывом, а штурвал руля на месте. Моторист выглянул из люка и крикнул ему:
- Чего ждешь? Давай прыгай сюда!
Сидоров прыгнул на катер и взял штурвал, моторист завел мотор; в это время начал гореть мазут на воде вокруг кормы судна.
Сидоров впервые в жизни повел катер. Они пошли в бухту Пятачок. Там, дома у моториста, он и отлеживался с легкой раной на голове.
Тело капитана Банковича нашли на другой день утром под кучей свай. Его затылок был пробит осколком. Сашу Киприанюка и доктора не нашли. Мать Саши, депутат Владивостокского горсовета, страшно убивалась по нему. Жена же вскоре вышла замуж. А Ольга Митрофановна, жена капитана Банковича, так и живет одна с тех пор.
Во время следствия загорелся аммонал на барже, его выгрузили с парохода “Орел’ по требованию капитана Бабиевского, благодаря чему “Орел’ был спасен. Через сутки сгорел аммонал, находившийся в вагоне.
После этих случаев следствие пошло по другому руслу, а команду отпустили, признав всех невиновными.
Так все они и живут вторую жизнь, благодаря своему капитану.

[anatolii]

ТРАГЕДИЯ В НАГАЕВО
Из книги Г.А. Руднева «На морских дорогах войны»
После трагедии в Находке, для перевозки взрывоопасного груза в порт Нагаево Дальневосточное пароходство дополнительно выделило пароходы «Генерал Ватутин» (капитан С. В. Куницкий) и «Выборг» (капитан П. М. Плотников).
Пароход - «Генерал Ватутин» (типа «либерти») постройки 1944 года в США, имел валовую вместимость 7300 р. т и паровую машину в 2500 л. с.
Пароход «Выборг» построен в 1919 году в США, имел валовую вместимость 5946,6 р. т и паровую машину в 2800 л. с.
Оба судна были переданы по ленд-лизу Дальневосточному пароходству: первый—в августе 1944 года, второй—в июле 1943 года.
19 декабря 1947 года пароход «Генерал Ватутин» доставил в порт Нагаево 8593 т различных грузов, в то числе 3313 т взрывчатки. В глубине бухты пароход остановился в ожидании распоряжений. На ближнем рейде с 14 декабря стоял пароход «Выборг», ждал выгрузки 3049 т народнохозяйственных грузов, в том числе 193 тонн взрывчатых веществ. Оба судна напоминали пороховые бочки и вскоре действительно стали смертниками.
Вблизи нефтебазы в ожидании слива солярки стоял танкер «Совнефть», а теплоход «Советская Латвия» ждал начала бункеровки. У причалов производили грузовые операции «Старый большевик», «Ким», «Минск» рыбацкое судно «Немирович-Данченко», а рядом с ним — буксир «Тайга». Грузопассажирский пароход «Феликс Дзержинский» взламывал лед нагаевской бухты, делая проход для судов.
О том, что произошло дальше, рассказали свидетели страшной трагедии в порту Нагаево, случившейся 19 декабря 1947 года.
Капитан теплохода «Советская Латвия» П. С. Чигорь в интервью журналисту М. Избенко вспоминал. «Казалось, ничего не предвещало беды, порт работал в полную нагрузку, как вдруг на носовой палубе «Генерала Ватутина» раздался сильный глухой взрыв. Он вскрыл люки первого трюма, и оттуда повалил густой дым и вырвалось пламя. По всей вероятности, капитан С. В. Куницкий вовремя обнаружил пожар. Используя постоянную готовность судовой машины, он дал задний ход и начал двигаться в сторону выхода из порта. Прежде необходимо было развернуться, но на это не хватало ни времени, ни пространства. Двигаясь кормой «Генерал Ватутин» чуть было не столкнулся с танкером «Совнефть».
Капитан вовремя застопорил машину и стал малым ходом подрабатывать вперед, до того момента, пока судно не ткнулось носом в лед. А между тем в носовой части судна продолжал бушевать пожар, пока не раздался колоссальной силы взрыв.
— От детонации, — вспоминал матрос «Выборга» Бирюков, — на нашем судне произошел взрыв капсюлей-детонаторов, расположенных в трюме. От взрыва носовая часть «Выборга» сразу же отвалилась и пароход стал тонуть. Часть команды успела спрыгнуть на плот, где пострадавших подобрал пароход «Феликс Дзержинский.
От парохода «Генерал Ватутин» кроме осколков металла, разлетевшихся на многие сотни метров, ничего не осталось. На месте, где стоял «Выборг», торчали из воды только мачты. На самом причале оказались разрушенными все жилые и служебные постройки. Сила взрыва было такова, что суда, стоявшие на рейде и у причалов, получили сильные повреждения корпусов и механизмов.
— Трагедия произошла на моей вахте,—вспоминал бывший моторист теплохода «Старый большевик» А. Н. Шляпников. — Я находился на верхних решетках машиной шахты, когда услышал возбужденный голос. На минуту выскочил на палубу и увидел страшную картину. Столб пламени, словно из газовой скважины, вознесся над носовым трюмом «Генерала Ватутина». Около мили разделяло нас от горящего парохода, но все мы ощутили исходящёе от него тепло. С кормы на лед спускались по штормтрапу люди, некоторые прыгали. Они бежали в поисках спасения к пароходу «Выборг», стоявшему во льдах. Не имея возможности долго задерживаться наверху, я спустился в машинное отделение, и здесь глухой необычайной силы взрыв, словно пушинку, подбросил и меня ударило о верхние решетки. Очнулся я не сразу. С болью в голове и во всем теле с большим трудом я вылез из отсека льял, заполненных холодной водой. Металлический настил был сорван со своего штатного места и представлял груду металла. Удивился, как же меня не прибило тяжелыми плитами? дизель-генератор не работал, аварийное освещение вышло из строя: На ощупь добрался до генератора и запустил его в работу—появился свет. О степени взрыва можно было судить по лопнувшим крышкам подшипников гребного вала. Многие члены экипажа были сброшены взрывной волной с судна и в буквальном смысле плавали над причалом, так как уровень воды поднялся на три-четыре метра. Еше до взрыва наша команда совместно с моряками теплохода «Ким» спустила шлюпку и решила пойти на помощь «Генералу Ватутину». Но успели только отойти от борта. Взрывом шлюпку разбило, а людей разбросало в разные стороны. К счастью, из команды никто не погиб, хотя часть экипажа пришлось госпитализировать.
— Первый небольшой взрыв застал меня в каюте, — вспоминала бывшая бухгалтер парохода «Минск» В. С. Шмелева. Взглянула в иллюминатор и увидела, что на пароходе «Генерал Ватутин» полыхает пламя. Тут кто-то с палубы крикнул: «Всем покинуть пароход». Быстро оделась и выбежала на палубу и вместе с остальными членами экипажа пошла к зданию управления порта. По пути мы встретили капитана и старпома, они возвращались из города. Капитан заставил всех нас вернуться на судно. Не успели подняться на палубу, как раздались дуплетом, один за другим, два мощных взрыва. Это вслед. за «Генералом Ватутиным» взорвался и пароход «Выборг». Когда я пришла в себя, вокруг было темно, как ночью, лежала на палубе около трюма. Пыталась встать, но меня прижало к металлу. В это время многотонная волна, словно цунами, обрушилась на причал и палубу судна. Спадая, она смывала все на своем пути. Мне удалось крепко схватиться за что-то металлическое и встать на ноги. Поднялись и остальные моряки. Спустились на причал и побежали к тому месту, где должно было стоять здание управления порта, но там ничего не осталось, все было разрушено и уничтожено. В сорокаградусный мороз в разорванной одежде, до самых костей промокшие, мы остановились среди этих руин, не зная, что делать дальше. Не обошлось и без жертв.. Погиб старший помощник А. Козырев. В шоковом состоянии увезли в больницу уборщицу Инну (фамилию не помню). Спустя несколько дней она скончалась. Капитан сломал ногу и его вместе с раненым третьим помощником отправили во Владивосток. Да и сам пароход «Минск» получил значительные повреждения. Весь этот кошмар еще долго мучил меня во сне. Было жутко и страшно.
Журналист М. Избенко среди архивных документов обнаружил Справку о жертвах нагаевской катастрофы. При взрыве «Генерала Ватутина» и «Выборга» погибло более шестидесяти моряков. Экипаж первого (43 человека) погиб, на втором, кроме капитана П. М. Плотникова, - не досчитались еще 12 молодых людей. Среди погибши были двое с парохода «Минск», один с «Кима», двое с «Совнефти», двое с «Советской Латвии». Более двадцати моряков получили ранения, и травмы различной степени тяжести. А сколько погибло заключенных на причалах или под развалинами зданий порта? На этот вопрос ответа нет.

О причине взрыва бытует достаточно правдоподобная версия. Суть ее состоит в следующем. «Вполне возможно, что судно и люди стали жертвами чьей-то злой воли. Это не исключено. Было бы, пожалуй, правомерно считать, что жуткое происшествие в Магаданском порту является не чем иным, как тяжелым отголоском только что минувшей кошмарной войны. Дело в том, что в дальневосточных портах грузовые операции выполняли тогда в основном зэки, а Нагаево было по сути главной базой ГУЛАГа. Контингент же лагерей в то время состоял в большинстве своем из недавних советских военнопленных. Сталиноко-бериевская команда без всякого разбора объявляла их изменниками Родины, врагами народа и тут же отправляла за отечественную колючую проволоку.
Естественно, что эти заключенные были крайне озлоблены на такую явную несправедливость, проявленную к ним со стороны советских властей. Как известно, среди заключенных находилось много солдат и офицеров, которые, получив на фронте в боевых сражениях знания и хороший опыт применения взрывчатых веществ, могли запросто изготовить и использовать в своих черных замыслах в порядке мести адское устройство смерти...» (А. Фатьянов «Людская память требует»,. газета «Дальневосточный моряк» за 12 мая 1993 года).
Журналист Михаил Избенко, который плавал на пароходе «Генерал Ватутин» машинным практикантом и перед отходом судна с грузом взрывчатки из порта Ванино в Магадан в начале декабря 1947 года списался для продолжения учебы, в своей повести «Навстречу гибели» (газета «Дальневосточный моряк», 20 января 1993 года) без всяких обиняков рассказывал: «После взрыва в Нагаево зэки в Ванинском порту бахвалились перед моряками, что, мол, это мы отправили с «Генералом Ватутиным» свой подарочек колымским чекистам к их празднику 20 декабрях’. Мы хотели вообще всю Колыму взорвать’, — говаривали они. Ясно, что это была черная месть.
В заключение несколько слов о капитане «Генерала Ватутина» Сергее Васильевиче Куницком. Уже перед лицом неизбежной гибели, когда пароход, можно сказать, был обречен, он до последнего момента отчаянно пытался вывести его из порта, выполняй свой гражданский долг, долг поистине настоящего моряка, готового пожертвовать собой ради безопасности соседних судов. Отважный капитан С. В. Куницкий проявил настоящий героизм и достоин вечной памяти.

P.S. Много лет спустя я был с отцом в Нагаево на однотипном с "Выборгом" пароходе "Пётр Чайковский". Поднимался на сопку над портом и там видел осколки (останки?) погибших пароходов размером от ладони (во множестве) до полутора - двух метров (несколько).

[anatolii]

Десант в Сейсин
Из книги капитана дальнего плавания Павла Павловича Куянцева «Я бы снова выбрал море» , бывшего в то время старпомом на «Дальстрое».
Война на западе завершилась парадом Победы. На Дальнем Востоке она еще продолжалась, но уже подходила к концу.
15 августа 1945 года пароход “Дальстрой”, выгрузив во Владивостоке привезенный из Канады груз, готовился принять новый, для Магадана. Проходя по палубе, я увидел, что в каюту капитана
Банковича прошли полковник с орденами Суворова и Александра Невского и несколько морских офицеров с начальником ВОСО Дальневосточного пароходства Клюквиным. Едва они ушли, как Всеволод Мартинович вызвал меня и сказал:
- Идем с десантом. Еще не знаю куда. Повезем полк рокоссовцев.
Выйдя от капитана, я увидел, что причал уже заполонили солдаты с артиллерией. С ними со смехом переговаривались судовые девчонки. Было шумно и весело.
Я вызвал к себе боцмана Сандлера и подшкипера Кравчука. Первый - высокий порывистый цыган с открытым взглядом, черный от загара; на самое трудное приказание он всегда бодро отвечал: “Есть!” и сразу брался за дело. Кравчук же, с мрачным взглядом глубоко сидящих глаз, обычно бубнил под нос: ‘Все равно не успеем’, но я знал, что он скорее умрет, чем сорвет задание.
И вот эти два человека и их лихая команда взялись за дело. Сандлер чувствовал себя в своей стихии, но для порядка покрикивал:
- Давай, давай, ночью отход!
Солдаты помогали им, а капитан-лейтенант Чернышев, начальник нашей артиллерийской команды, и майор Дерябин, начальник полковой артиллерии, показывали, как разместить на палубе минометы и зенитки, чтобы были они на переходе орудиями, а не грузом.
К ночи погрузились и стали на якорь в проливе Босфор Восточный, ожидая приказа начальника конвоя.
В полночь снялись. Узнали, что идем в Сейсин. Офицеры полка разместились в каютах экипажа, а солдаты - в твиндеках.
Мой диван занял майор Дерябин, молодой человек, спокойный и деловитый. Заметив, что я озабочен, он сказал:
- Не грусти, старпом, это не война, а забава. Настоящая война кончилась. Давай выпьем для настроения.
Он вынул из чемоданчика бутылку, погладил ее: - Посмотри, спиртик чистый-чистый.
Конвой двигался медленно. Сквозь густой туман едва просматривался кормовой фонарь впереди идущего «Ногина». Кораблей охранения не было видно. Но где-то рядом слышался гул их двигателей. Туман затруднял плавание, но и помогал: нас непросто было обнаружить.
Я заступил на вахту в четыре утра. В пять начало светать, туман поредел. На виду все корабли. Впереди минный заградитель ‘Аргунь”, за ним транспорты “Невастрой” и “Ногин”, в конце колонны наш “Дальстрой”.
Справа и слева, за кормой — корабли охранения, сторожевики ‘Зарница” и “Метель”, десантные, причудливо раскрашенные суда, “морские охотники” и торпедные катера. Тральщики ушли вперед.
В половине восьмого появился капитан. Высокий, почти двухметрового роста, он прошел на левое крыло мостика, стараясь в бинокль разглядеть берег. Но его не было видно. Близость его ощущалась по тяжелому запаху гари. За тральщиками слышались всплески воды и глухие звуки “бум”. От этого становилось тревожно. Значит рейд забросан минами.
Дальстроевцы дежурили у пулеметов и кормового орудия. Все были сосредоточены. В правом барбете Кости Рындин рассказывал что-то веселое, и его товарищи смеялись. На палубах было тихо, и только доносился шум буруна у форштевня судна.
Без десяти восемь на мостик поднялся третий штурман Наумов, моя смена; рулевой Панарин, плотный черноусый мужчина лет сорока, продолжал вертеть штурвал. Вдруг раздалось звучное “бум”! У борта “Ногина” взметнулся грязный фонтан. К нему заспешили “охотники” и “Зарница”. Он подорвался на мине. Все умолкли, насторожились. Только солдаты, расположившиеся на палубе, спокойно начали завтракать.
Тишину разорвал оглушительный грохот. Наш огромный пароход будто подпрыгнул. У левого борта поднялся к небу смерч воды, песка, водорослей и обрушился на середину судна.
Меня отбросило к правому фальшборту мостика. Третий штурман ударился головой о подволок рубки и исчез. Рулевой — тоже. На мостике я остался один, не от храбрости, а от внезапного оцепенения. Придя в себя, собрался выполнять свои обязанности, что бы ни творилось вокруг. Оглядевшись, я увидел: судно отклоняется от курса, люди же остались на своих постах у пулеметов. Свободные от вахт сбежалась к шлюпкам, чтобы спустить их. А капитан с маузером в руке и помполит Шевырин отправляли моряков по местам:
- Команды спуска шлюпок не было!
Славные же рокоссовцы продолжали завтракать, лишь стряхнув с себя брызги и водоросли.
В рулевой рубке творилось невообразимое: приборы, телефоны, указатели скорости и оборотов винта висели на кабелях: полки с книгами, рамки с таблицами были разбросаны по палубе вперемешку со стеклом от разбитых плафонов. У компаса лежала телефонная трубка, и из нее слышалось: ‘Алло, алло, мостик! ”
Одной рукой я взял штурвал и начал выводить судно на курс, а другой поднял трубку:
— Мостик слушает.
Звонила от кормового орудия Ольга Панферова, она спросила:
- Что нам делать?
Я ответил:
— Оставаться на местах и быть готовыми к бою!
Приведя пароход на прежний курс, я вышел на левое крыло и крикнул капитану, который спускался со шлюпочной палубы:
- Всеволод Мартинович, рулевого!
Капитан поднял руку: понял. Он появился с Панариным и Наумовым, у которых был виноватый вид.
Из машинного отделения позвонили, что все подшипники гребного вала сорваны с бортов, но машина может работать малым ходом и пробоин в корпусе нет.
Мы продолжали двигаться вперед и успокоились как будто мин больше не было. Странная уверенность, основанная, видимо, на чутье. Действительно, мы больше не подрывались.
Мимо промчался “морской охотник’, и офицер в рупор “утешил” нас:
- Это подлодка! Сейчас она вам влепит еще одну!
Но мы знали, что это была придонная мина, а не торпеда.
Вот и причалы Сейсина. “Аргунь “ уже стоит у внешнего волнолома и бьет из всех орудий по долине, что слева. ‘Невастрой “ подходит к причалу, где виден наш полузатопленный тральщик. За нами на буксирах тащится “Ногин “. Однако он стал догонять «Дальстрой», а буксирующие его ‘Метель “ и “Зарница” поздно это заметили. ‘Ногин” врезался в наш борт и сделал пробоину от палубы почти до воды. Какая нелепость быть потопленными собственным ‚судном! Но нам повезло: авиация противника уже бездействовала, враг не мог воспользоваться нашим замешательством. Мы пришвартовались и открыли пар на лебедки: забили струи пара из разорванных трубопроводов. Старший механик Цветков и четвертый механик Байков бегали по палубе, пытаясь устранить повреждения, но тщетно.
- Раньше полудня не управимся, - бросил стармех и скрылся машине: там взрыв наделал делов.
Байков ворчал:
- Это же капитальный ремонт!
Машинист Заволока достал гаечные ключи, кочегар Баранов, пожилой сибиряк с самокруткой из махорки, рассыпая искры, принес гайки и болты,
А пока пришлось разгружаться вручную. Тут и пригодился опыт Сандлера и Кравчука. Они придумывали такие комбинации из тросов и блоков, каких не было и в далекие времена парусного флота.
Через полчаса экипаж и солдаты, кроме тех, которые уже вступили в бой, выгружали на причал мины и минометы. Майор Дерябин с берега кричал, торопил, требовал дать ему возможность скорее начать пальбу по высотам, чтобы не потерять взятый плацдарм. А раз спокойный Дерябин заволновался, значит, это не забава, а настоящая война.
Едва минометы перетащили на причал, как послышались лающие звуки их стрельбы, а на горах появились разрывы, хорошо заметные на яркой зелени.
Бойцы с ‘Невастроя “ с темными от пота спинами бежали с автоматами по порту в город. Что там делалось, с судна не видели, и стрельбы не слышали, так как все заглушали минометы у борта. Земля у причалов покрылась противогазами, их сбрасывали бойцы, чтобы не мешали в бою. Всюду валялись раскрытые чемоданы, из которых рассыпались пачки денег. Их растаптывали сапогами бегущие солдаты, и никому не нужные бумажки разлетелись по ветру как воробьи.
Город окутало дымом: в порту горел уголь. По рейду плавали раздувшиеся, как шары, трупы. Мирные жители исчезли.
При каждом залпе “Аргуни” люковые крышки на нашем судне подпрыгивали, а двери хлопали.
Из-за облаков вынырнул японский самолет. Пушки и пулеметы, что были на транспортах, открыли по нему огонь, и он скрылся за облаками.
Вскоре небо прояснилось. Выглянуло солнце, и появились наши пикирующие бомбардировщики. Было видно, как с них летят бомбы в ту же долину, по которой били с “Аргуни “. Там все смешалось: вспышки взрывов, облака черного дыма и смерчи пламени от взорвавшихся нефтяных баков.
Под вечер Сейсин пал. Мы все еще стояли у причала. Из города весь в копоти и пыли пришел майор Дерябин, с ним был солдатик с забинтованной головой. Они принесли два самурайских меча: один простой, в зеленых ножнах, другой украшенный позолотой и резьбой по слоновой кости.
— Вот тебе на память, старпом, спасибо за все - сказал майор.
Мы расстались как старые друзья. В городе еще слышались одиночные выстрелы, а над судном посвистывали шальные пули. От этих звуков одни нагибали головы, другие поеживались.
Перед заходом солнца к борту подошел морской охотник; с него поднялись офицер и наш судовой плотник Деверцов. Офицер спросил:
- Ваш человек?
Ему ответили:
— Да, наш.
- Забирайте, мы его подобрали на внешнем рейде.
Оказалось, при взрыве Деверцова выбросило за борт. На нем был спасательный жилет, и это его спасло.
Сумерки принесли прохладу. Повреждения в машине были устранены, и судно отошло на рейд. Стояла тихая темная августовская ночь, сияли звезды. Запах гари почти исчез, и если бы не свист шальных пуль, все еще пролетавших над нами, трудно было бы представить, что несколько часов назад на этой земле лилась кровь и умирали люди.
Глядя на плавающие трупы, я думал: - Кто они? И когда их выловят и захоронят’. И мне вспомнились слова подпоручика Михаила Лермонтова из его поэмы “Валерик”:
Я думал: “Жалкий человек.
Чего он хочет?... небо ясно,
Под небом места много всем,
Но непрестанно и напрасно
Один враждует он - зачем?’
И другое, пушкинское вспомнил я: ‘Есть упоение в бою!’ Как соединить эти два противоречия? Не вся ли деятельность человека на протяжении тысячелетий состоит из противоречий? Войны были, есть и, вероятно, будут всегда. Во имя чего?
Мы освободили Северную Корею, долго угнетаемую японцами, и помогли США покончить с кровопролитием. Ведь можно было обойтись без Хиросимы и Нагасаки. И все же они были. Во имя чего?
Действительно, прав Лермонтов. Но прав и Пушкин. Жалкий и злой, честолюбивый и ненасытный и в то же время великий в мудрый человек, одинаковый во все века.
А пули все посвистывали над головой…
* **
В полночь подняли якорь и без охранения пошли во Владивосток. Придя домой, осмотрели корпус судна и обнаружили сорок восемь трещин.
Но это было еще не все. Когда пришли в Ванкувер для ремонта и стали в сухом доке выпаривать топливные танки, корпус судна со звуком, похожим на орудийный выстрел, треснул посередине от палубы до киля. Хорошо, что это не произошло в океане на переходе.
Вот что “подарила “ одна придонная мина, разорвавшаяся в нескольких метрах от корпуса судна.
Месяца три мечи висели у меня в каюте, а затем я решил, что место им в музее и передал их Борису Александровичу Сушкову.

[anatolii]

Возвращение рокасовцев
Владивосток относительно спокойно перенёс тяготы Великой Отечественной войны. Здесь не было врагов, город не подвергался обстрелам и бомбардировкам. Единственный прорвавшийся к городу японский лётчик-комикадзе был сбит был сбит едва ли не первой пулемётной очередью со стоящего у нефтебазы танкера «Таганрог». (Ну бывает такое везение. Тем более, ребята впервые в жизни видели перед собой реального врага). Пожалуй, самым ярким событием тех лет было пребывание в нашем городе рокосовцев в середине – конце 1945 года. (Сначала ехали на войну, потом с войны). Причём совершенно разные люди называли наших солдат одинаково – рокосовцы.
Возвращение рокасовцев.
Из книги А.Х. Поперно «Ленд-лиз. Тихий океан» 1998. 368с.

…Один из талантливейших советских полководцев Константин Константинович Рокоссовский в своих мемуарах пишет, что перед войной и в первые дни войны он командовал 9-м мехкорпусом Киевского Особого Военного округа, сражавшимся на Юго-западном фронте. 14 июля ему «было приказано немедленно прибыть в Москву» (К. К. Рокоссовский «Солдатский долг», М., 1984, с.21). Его направили на Западный фронт возглавить группу войск, которую еще надо было собрать, «разрешили подчинять себе все, что встретим по дороге от Москвы до Ярцево» (с.23). Сформированное в процессе боев соединение получило официальное название «группа Рокоссовского» и вскоре «фактически произошло объединение войск нашей группы с войсками 16-й армии» (с.40), командующий которой генерал М.Ф.Лукин был тяжело ранен, а от армии осталось всего две стрелковых дивизии. «Но это были прекрасные соединения — кадровые забайкальские дивизии, закалку и традиции которых трудно переоценить» (с.24). К.К.Рокоссовский, как он пишет, сам служил в Забайкалье и Приморье в 1921-1935 годах. 16-й армией генерал Рокоссовский командовал недолго, большую часть войны он командовал фронтами, к концу войны стал маршалом. И хоть у армии давно уже были другие командующие, ее офицеры и солдаты остались рокоссовцами. В мемуарах он об этом не пишет, но хорошо известно, что генерал Рокоссовский был репрессирован и выпущен незадолго до начала войны. Известно также, что в начале войны был достаточно большой призыв в армию из лагерей ГУЛАГа, хотя — и это нетрудно понять — ни одно воинское соединение не состояло целиком из заключенных. Версия, что «рокоссовцы» — армия, состоящая из заключенных, которой в начале войны командовал бывший зек, вероятно, возникла вследствие отчаянного поведения ее личного состава не только на фронте.
Про то, как везли рокоссовцев после победы над Японией, рассказывал Иван Федорович Хирный, который осенью 1945 года был заместителем начальника железнодорожной станции Мыс Чуркин: «Рокоссовцев везли из Маньчжурии через Харбин — Гродеково — Владивосток, и все станции их с хода пропускали. Нас предупредили, что едут рокоссовцы, с оружием, могут убить. Всех женщин мы эвакуировали со станции подальше, оставалась только дежурная смена: начальник станции, я — заместитель, еще один заместитель по технической части, помощник, составители. Разгружали рокоссовцев на Чуркине как зеков (для тех, кто не знает: мыс Чуркин в черте города Владивостока, между бухтами Золотой Рог и Диомид). Останавливался эшелон, отгоняли паровоз, и быстро отправляли их на Диомид, там колючая проволока, вышки. Рокоссовцы везли шелк, всякие китайские вещи, по дороге все обменивали на водку, в т.ч. оружие. Первый эшелон пришел, комендант этого эшелона прятался на паровозе. Он рассказал, что на станции Галенки перед Уссурийском, где расположены продовольственные склады, рокоссовцы сорвали стон-кран, остановили поезд, впереди выставили пулеметы и пошли грабить эти склады. Посадить их в эшелон удалось только с помощью нескольких танков. Они грозились этого начальника эшелона убить. Всего эшелонов было не больше десяти». В Анадырь рокасовцев везли четыре транспортных судна — «Ломоносов», «Джурма», «Кавказ» и «Жан Жорес» в сопровождении военных кораблей. Капитаном «Жан Жореса» была Анна Ивановна Щетинина.
Повезли рокоссовцев не в лагеря ГУЛАГа, а нести воинскую службу. М.А.Зильберман, бывший старпомом на пароходе «Новосибирск», рассказывал: «10 тысяч тонн угля с северного Сахалина мы везли в Анадырь и Провидение. Был октябрь. Целая армия рокоссовцев, командующий Соловьев, находилась там в палатках. Шторм палатки срывал. Выгружать нечем. В Анадыре на танковозах выгрузили примерно 5000 тонн. Пошел лед, дальше выгружать было нельзя. Пошли в Провидение, там был причал. Выгрузили почти весь уголь, осталась 1тыс. тонн. Бухта замерзала, пришлось уйти в Петропавловск».
Однажды я встретилась с военным, который служил на Чукотке позже, и рассказала ему, что знала про рокоссовцев. Он о них не слышал, но был уверен, что те вполне могли перезимовать там, не замерэнув и не погибнув от голода: палатки обложить снежными кирпичами, охотиться — зверя там
тогда хватало. Думаю, среди рокоссовцев нашлись бывалые люди, так что зимовка, вероятно, была не такой уж безнадежно страшной, как я себе представила со слов адмирала в отставке В. В. Михайлина и М. А. Зильбермана.

Может быть кто знает продолжение этой истории, было бы интересно узнать . Анатолий